В Я З Ь В Р Е М Ё Н
Много путешествуя, живя часто и подолгу среди разных народов, вывел я для себя простую истину и способ познания характера, образа мыслей, мировоззрения, отношения к окружающим и жизни вообще, можно сказать души того или иного народа. Способ этот достаточно прост. Если желаешь в самом деле понять характер народа, отличия его от народов иных и того племени, к которому принадлежишь ты, нужно внимательно и вдумчиво читать сказки. Именно в сказках, преданиях, различных эпосах сокрыта душа народа их создавшего, сохранившего, передающего из поколения в поколение. Сказка, эпос - это некий концентрат надежд и чаяний, способов разрешения конфликтов, моделей поведения, способа мышления и образа мыслей. А если сказки и предания приведены в некую систему, если из них вырисовывается цельная картина - это уже эпос. Нечто возвышенно – героическое, характерное исключительно для народа этот эпос создавшего. Волею судьбы оказавшись в Южной Осетии не в самые лёгкие для осетинского народа времена, я раздобыл осетинский эпос «Сказания о Нартах». Именно эта книга помогла мне понять многое в характере осетин, в их мировоззрении, отношении к смерти и жизни. Не осетин вообще, а каждого осетина в отдельности, с которым мне приходилось общаться. Многое было мне внове, но еще больше было хорошо знакомо. Знакомо по общению с другими народами, проживающими на Кавказе, а ещё больше знакомо по внутреннему ощущению древней общности культуры. Я и раньше знал, что у осетин и казаков общие аланские корни. Что само название великой казачьей реки Дон - по осетински означает просто «вода». А побывав в Осетии, я узнал, что Донов очень много. Ардон, Кармадон, Бухардон и многие другие Доны с различными приставками текут в Северной и Южной Осетии. Много похожего и в характерах осетин и казаков. Но поразило меня, окончательно убедило в том, что мы народы родственные, имеющие общих предков, одно интересное обстоятельство. В очередной раз прочитывая «Сказание о Нартах», я натолкнулся на эпизод, как Нарты испытывали одного из своих героев по имени Батрадз. Говорят, что самый узаконенный вид плагиата - это цитирование. Но здесь без цитирования не обойтись. Я приведу полностью отрывок из Сказания, который так меня поразил:
Батрадз возвращался с похода. Сто всадников выслали ему навстречу. Чтобы напали они на него из засады. Но когда кинулись они на Батрадза, то повернул он коня и погнал его, будто спасаясь бегством. В погоню пустились за ним всадники. Но так как не одинаковы были их кони и одни обгоняли других, преследователи вытянулись в длинную нить по дороге. И тогда Батрадз неожиданно повернул коня своего, и – Бог избави нас всех от такой напасти! – одного за другим одолел он всех, - окровавленные и израненные, разбрелись они по домам.
Интересный боевой приём, не правда ли? И вспомнилась мне совсем другая история. Был я в гостях на верхнем Дону в хуторе Мещерякове. Места там красивейшие. Величественный Дон, вполне приличные меловые горы, пойменные леса, нетронутые плугом степи. Прогуливаясь как-то по окрестностям хутора с одним из местных казаков, я обратил внимание, на белый высокий монумент, находившийся достаточно далеко от нас, вполгоры одного из высоких холмов. «Кому это памятник?» - спросил я. «А, это? Это красным кавалеристам, отдавшим жизнь за установление советской власти на Дону!» - с непонятной ухмылкой ответил казак. И рассказал историю времён гражданской войны. Во время подавления Вёшенского восстания казаков, предпочитавших воевать в конном строю, красные были вынуждены так же формировать кавалерийские части. Но в отличие от казаков, выросших в седле, вчерашние крестьяне и рабочие, посаженные «на конь», кавалеристы были ни - это и друг, и оружие одновременно. Можно сказать, что казак и выращенный им для службы конь превращались в некий симбиоз, нечто целое и нераздельное, в единый организм, в котором нет ни главного, ни второстепенного. Так что легенда о кентаврах, не такая уж и легенда. Другое дело крестьянин, для которого его Сивка-Бурка не более чем тягловая сила, скотина, способная к тяжёлой работе, крайне необходимый, но всё-таки всего лишь живой инвентарь. Про рабочих и говорить не приходится. Телега, пролётка, конка. Понятно: в те времена, когда гужевой транспорт был основным средством передвижения, видом лошади трудно было кого-то удивить. Практически все примерно знали, как нужно ездить. Но одно дело знать. Совсем другое уметь. И совсем уж третье, когда это образ жизни. Так вот, в один из холодных осенних вечеров конная команда красных кавалеристов вошла в хутор. В хуторе одни старики, дети да бабы. Взрослые казаки – кто в красных, кто в белых. Бьются каждый за свою правду. А тут экспедиционный корпус движется из центральных районов России, чтобы покарать непокорных, осмелившихся поднять оружие против новой, чуждой казакам власти. И карали по-серьёзному. Хуторские казаки, в большинстве своём, активно участвовали в восстании. Так что пощады особо хутор не ждал. Притаились все по куреням, ждут что будет. Понятно: что ничего хорошего. Но каждый надеется: авось пронесет. Ведь даже Господь молился о том, чтобы его «миновала чаша сия». А человеку тем более свойственна надежда. В полной тишине, под перестук копыт по подмёрзшей земле, под позвякивание оружия, красный отряд входил в хутор. И вдруг шум, гам, выстрелы, красные конники развернули своих коней, и скопом поскакали из хутора, стреляя на ходу. Бабы прильнули к окнам, вездесущие мальчишки выглядывали из-за плетней, кое-где из дворов вышли старые казаки, чтобы посмотреть, в чём причина переполоха. В хуторе наступила тишина. Что произошло, стало известно гораздо позже. Об этом не принято было громко говорить в годы советской власти, но в казачьих дворах трудно что-либо утаить. Да и не утаивали особо в беседах между собой. В тот злополучный вечер, когда в хутор входили красные, к одной из жалмерок, живших на окраине хутора, прибыл из за Дона милый дружок погостить. Соскучился, видно, казак так, что презрел опасность, переплыл с конём Дон, хоть водичка была уже ледяная. Ну да за-ради любви и не такие подвиги совершались. Встретила его любимая как положено. Накормила-напоила, спать уложила. Разомлел казак в тепле после задонских окопов да буераков, заснул крепко. А она встала потихоньку, да давай его бельишко да форму казачью пропотевшую, много дней несниманную стирать. Постирала, да и вывесила, по бабской привычке во дворе на верёвке. Висит, сохнет. И бельё, и гимнастёрка, и штаны с лампасами. Откуда во дворе у одинокой женщины, штаны с лампасами? Приметил эти штаны комбедовец местный, комсомолец хуторской из иногородних. Сообразил паршивец, что к чему. А сообразив, побежал навстречу красному отряду, как раз входившему в хутор. За малым его не пристрелили, потому как на голове у него была казачья фуражка с красным околышем, неизвестно у кого реквизированная комсомольцем и с гордостью им носимая. С гордостью, потому как до революции, он и мечтать не мог о такой красивой фуражке. Эта фуражка, за малым не стоила ему головы. Но обошлось. Разобрались. А когда поняли, о чём лопочет перепуганный представитель беднейшей части батраков, двинулись всем отрядом к куреню, указанному им. И совсем уж было окружили каратели курень, но заржал привязанный в леваде за базом конь, встрепенулся казак, сон как рукой сняло. Почуял неладное, сорвал со стены шашку в ножнах и, как был, в одних подштанниках, сиганул в окно. Благо конь не рассёдлан был, только подпруги ослаблены. Прыгнул в седло казак и, через покосившийся плетень, через крапиву и бурьян осенний, рванул проулком за хутор. Весь красный отряд, стреляя на ходу, за ним. За хутором, единственная дорога круто шла в гору. Конь казачий добрый был, у преследователей поплоше. Но они неслись азартной стаей, постепенно вытягиваясь в цепочку на неширокой дороге. Скачка продолжалась довольно долго, интервал между красными постепенно увеличивался. Преследуемый нёсся вихрем в гору пригнувшись к гриве коня и время от времени поглядывая через плечо. И вот, почти на вершине горы, он остановился. Развернулся лицом к преследователям. Вынул шашку из ножен. Ножны бросил на землю. И понёсся вниз. В закатных лучах солнца поблёскивала красным сталь клинка. И она становилась всё более и более красной. Затем чёрной. Взмахивал шашкой казак и валился под ноги коню очередной преследователь. Кони, освобождённые от всадников, безпорядочно метались по косогору. Дорога всадника вниз была отмечена безформенными, мокрыми от крови, кучками человеческой плоти вперемешку с форменной одеждой. Сильно растянулся отряд. Весь его вырубил казак. Последний боец испугался, развернул коня и поскакал к хутору. Но и его нагнал рубака. Взмах клинка, короткий вскрик, нет человека. Бьётся на земле почти перерубленное надвое тело, мгновением раньше бывшее человеком. Мечтавшее о лучшей жизни. Любившее, наверное. Но пришедшее убивать. И поплатившееся за это. Заскочил казак в хутор, во двор, где ещё трепыхалось на лёгком ветерке его бельё. Сорвал с верёвки штаны, натянул, быстро обул сапоги, схватил остальное в охапку и прыгнул на коня. Выскочила на баз его жалмерка, закричала, заломив руки. Да куда там. Той же дорогой, в гору, мимо порубанных им, лежащих обочь дороги врагов, ускакал казак. Больше его в хуторе никогда не видели. А красным кавалеристам белый памятник поставили. С красной звездой и надписью. Что похоронены здесь, погибшие от рук белогвардейцев, борцы за советскую власть. И не сообразили устанавливавшие памятник, кому на самом деле они его поставили. А хуторяне помнили. И сейчас помнят. Вот такая вот история. Вернее две истории. Расстояние между которыми – века. А территория, возможно одна. И народ, возможно один. Братья мы. Во Христе.
|