Ничто не помогает моему неисправному позвоночнику так, как ходьба. Да разве только позвоночнику? И потому ходил я в свою граммофонную мастерскую, на Крюков канал, 4, независимо от любой погоды. Помню, первого января новенького года креп-кий мороз в Ленинграде стоял, а я все равно не дал себе поблажки. Иду по Большой Пушкарской, а она начисто пустая — никого нет. Мороз всюду хозяйничает, и не на ком ему отыграться. А тут я вот, голубчик, да еще и вторые штанцы пододеть забыл, и перчатки с телефоном, как назло, на столе остались. Смотрю, а навстречу еще один первоянварский пешеходик шагает. Но ему мороз до одного места, по нему сразу видно, что он про вторые штанцы и перчатки не забыл. Да и шапка у него, будто рыжая лиса на голове спит. Остановился, пританцовываю и думаю, — а может, мне все же вернуться? И тут вдруг вспомнил, как в детстве с мальчишками решили прыгнуть в воду с высоченного дерева, наклонившегося над ре-кой Донец. Да только когда залезли, высота от страха удвоилась — и началось, сначала один, потом другой, задком-задком, и вниз. А я хоть и солдатиком, но все равно спрыгнул. Детство-то мое так и живет со мной рядом, всего лишь в пятидесяти годах от меня. «Нет, — думаю, — раз уж пошел, не к лицу мне теперь возвращаться. Буду идти до последнего, пока не обледенею» — усмехнулся я. Дошел до Князь-Владимирского Храма, обмотался посильней своим длинным шарфом из медвежьей шерсти, перекрестился, и дальше пошел. А когда стал Биржевой мост переходить через Неву, то тут казалось, что на мне совсем штанов нет. Ничего-ничего, а ты помнишь, когда шестилетним мальчишкой, сидя на сложенных бревнах, упустил между ними ключик от своей единственной игрушки — заводной машинки, так ты тогда, не дожидаясь родителей, сам, сам раскатал трехметровые бревна и достал его. «Нет, — подумал я, ускоряя шаг, — все равно надо заканчивать эту проверку на морозоустойчивость. Я и так дай Бог сколько прошел по такому морозищу, не грешно будет и на машине доехать». Подошел к остановке у Румянцевского садика, потер уши, — глядь, вот гадство! Штаны-то новые надел, а деньги в старых остались. Обстучал всего себя, даже мелочь не отозвалась. «И на что теперь ехать, на что? — У соседей возьмешь. — А если их не будет? — Ну, объяснишь шоферу, и потом отвезешь, сколько уж там этих денег? А вон и такси с родным зеленым огоньком как раз сюда поворачивает. Ну давай же скорее, скорей останавливай, или хочешь вконец окоченеть?!» — Шеф, замерз как собака, подвези? — А куда тебе? — Да здесь совсем рядом, где канал Крюков с Мойкой «целуется». — А где он там у тебя целуется? — Ты что, не знаешь? Да у Поцелуева моста. — А-а-а, да нет... мне туда не по пути. Ну а если поеду, то сколько заплатишь? — Да сам скажи! Откуда ж я знаю? — Сто рублей дашь? Говори «дам». — Дам. — Ну ладно, тогда поехали! Сел я на заднее сидение, смотрю, а у ног моих варежка чья-то лежит. — Шеф, а тут кто-то варежку у тебя потерял! — Да выкинь ты ее в окно! — Да жалко, она же не мужская, а женская и духами пахнет. Отдай ее мне. — Ну ты и кадр! Да забирай! Во, думаю, хоть одну мою руку погреет. Надеваю варежку, а там что-то есть... снял, а на ладони лежат скрученные в трубочку сто рублей.
|